Дед-ворчун

Жил в некоем доме на первом этаже дед. Все пенсионеры обычно выйдут к вечеру, сядут рядком на лавочки и неспешно воспоминания перебирают, или прохожих обсуждают. Этот — нет. Наберет домой вина и пьет. Неделю, две. Даже во дворе не показывается. Потом протрезвеет, выползет на подъездное крыльцо, поглядит на всех и скажет:

— Жалко собачку из двадцатой квартиры. Сёдня к вечеру на задние лапы падет.

И точно: к вечеру та самая собачка заболевает на горе всей семьи.

Что животные! Выйдет дед, прищурится, носом поведет и ляпает:

— Зря Трошкины кормильца с работы ждут.

— Что такое? — начинается на лавочках переполох.

— Ноги ему, сердешному, переломает. Пусть уж родичи сразу в горбольницу едут, да накажите, чтоб еды не брали. Шибко он два дня будет маятся, не до еды ему.

Жена, дочь Трошкиных хватаются за телефон, а им:

— Да, поступил такой, полчаса назад. Сложный перелом бедер, приезжайте, идет операция.

Жутко ненавидели деда.

Месяц пьет, потом смурной с трезвянки, опухший, выходит. С сумкой — в магазин собрался. Народ во дворе ёжится, взглядом с ним боится встретиться. А дед уставится поверх крыш и снова ляпает:

— Сходила бы Зинка из шестнадцатой в церковь, с Богом помирилась, а то ить не протянет до завтрашнего вечера.

На деда кричат, возмущаются:

— Что ж ты, козел старый, на женщину молодую, здоровую понапраслину тянешь?

Сгорбится дед и в магазин потрусит. А у Зинаиды на следующий день хоп! — сердечный припадок, и к вечеру, не приходя в сознание, она помирает.

Замучился из того дома народ, и подговорил молодых мужиков деда несносного убить.

Взяли те топоры и лопаты, сломали ему дверь — дед как раз из очередного запоя выходил — и давай отделывать. Убивать сразу не собирались, проучить хотели. Избили его, руки сломали, зубы выбили. Устали, уходить собираются. А дед лежит там, где его бросили, и шамкает:

— Передайте Лексеичу из первого подъезда, чтоб готовился, на днях Богу душу отдаст.

— Вот зараза какая! — выругались мужики и за топоры взялись. Порубали деда, как капусту. Помылись в его же ванной, только к выходу, слышат сипение слабое:

— Еще Разумовских предупредите, пусть за дочку свечку поставят, скончаться на той неделе должна.

Взъярились мужики, голову деда от туловища отделили и обухами в лепешку превратили.

Вышли довольные на крыльцо, закурили, и вдруг самый молодой из них протяжно так говорит:

— У Разумовских не только дочка на той неделе скончаться должна, но и сынок их под машину попадет.